Один из писателей XX века, учившийся еще в дореволюционной гимназии, вспоминал об уроке русского языка, на котором учитель говорил о словах, появляющихся в языке и исчезающих из него в ходе исторического развития.
В качестве примера слова, которому в настоящее время грозит исключение из живой разговорной, а затем и письменной речи, он назвал слово отнюдь. Это древнее наречие входило в состав церковнославянской лексики и первоначально означало: «отовсюду, полностью, со всех сторон…» Позднее оно стало употребляться в отрицательном значении: «Ты согласен? Отнюдь. У меня своё мнение…»
Гимназисты, как вспоминает мемуарист, сочувствуя обреченному на умирание слову, решили ему помочь и долгое время дружно старались его ввернуть при любом отрицании, независимо от того, требовалось ему усиление или нет. Дети пожалели одно только древнее слово, они хотели продлить ему жизнь.
Но последнее время (и давно уже) раздаются голоса, все чаще и настойчивее предлагающие упразднить церковнославянский язык, язык нашего православного богослужения, вообще… в пользу русских переводов. Поклонники новизны мыслят широко: им ничего не жалко. Предлогом для такой решительной меры служит ссылка на то, что церковнославянский язык людям непонятен, что он не влечет их в храмы, а отпугивает. Но здесь следует дать историческую справку.
Церковнославянский (старославянский) язык был создан для нужд христианской Церкви, это язык древних переводов греческих богослужебных книг. Переводы были выполнены в середине IX века братьями Константином (в схиме Кирилл) и Мефодием, позднее канонизированными. Они взяли на себя труд составления всей системы церковнославянской грамоты, ее азбуки и орфографии.
В основу церковнославянского языка лег разговорный язык македонских славян (древнеболгарский), а поскольку национальные различия в речи славян были в ту пору не слишком велики, церковнославянская грамота Константина и Мефодия тотчас сделалась общеславянской.
Церковнославянский язык не оставался неизменным и на русской почве. Испытывая сильнейшее влияние разговорной речи, он постепенно эволюционировал и окончательно сложился только к середине XVII века. Некоторая правка переводов священных текстов (в сторону буквализма), не всегда удачная и вразумительная, продолжалась и позднее, но она не затрагивала грамматического строя сформировавшегося языка.
С самого своего возникновения церковнославянский язык не ограничивался нуждами церковных богослужений. Он был литературным языком, на котором писалось все: хроники, Жития святых, легенды и сказания, поучения и так далее. Уже в этих древних памятниках он поражает богатством словарного состава, развитым синтаксисом и разработанной, гибкой стилистикой.
Достоинства церковнославянского языка (обилие слов и оборотов речи, высокая стилистическая культура) прямо связаны с достоинствами оригинала – тех греческих книг, язык которых к моменту встречи со славянскими переводчиками прошел тысячелетний путь литературного развития. Это заметил Михаил Васильевич Ломоносов в «Предисловии о пользе книг церковных в российском языке» (1757-1758). «Отменная красота, изобилие, важность и сила эллинского ( греческого) слова». Вот почему, уступая то тут, то там влиянию местных говоров, церковнославянский язык, в свою очередь, оказал сильнейшее воздействие на национальные зык, в свою очередь, оказал сильнейшее воздействие на национальные литературные языки в каждой из славянских стран. Эти национальные языки, с течением времени заметно удалившиеся друг от друга, хотя и сменили общий им всем церковнославянский язык, но не заменили его. Он продолжал использоваться в православном богослужении, вместе с Законом Божиим его учили дома и в школах.
По утверждению Ломоносова, русский язык при собственном его богатстве может и должен кое-что заимствовать из древнего языка. И надо сказать, эти заимствования ярко отразились в светских произведениях «высокого штиля» и «среднего штиля» (в героической поэме, оде, трагедии) XVIII-XIX веков. Церковнославянизмами полны сочинения самого Ломоносова, слог которого, как считал Пушкин, «ровный, цветущий и живописный, заемлет главное достоинство от глубокого знания книжного словенского языка и от счастливого слияния оного с языком простонародным». Церковнославянизмами пестрит поэзия Григория Державина; целые главы «Путешествия из Петербурга в Москву» Андрея Радищева (1790) написаны на церковнославянском языке. Пушкин, один из создателей нового русского литературного языка, и ценил, и любил язык древних памятников и богослужения, виртуозно применяя его в своей творческой практике. Так, знаменитый «Пророк» (1828), восходящий к Книге пророка Исайи, написан скорее на церковнославянском, чем на русском языке. Напомним это стихотворение:
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился;
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы,
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горних ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье,
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
Это стихотворение очень любил Фёдор Достоевский и на благотворительных литературных вечерах в последние годы своей жизни (писатель умер в 1881 году) читал его наизусть с такой энергией и воодушевлением, что слушателей пробирал и жар, и холод попеременно. Декламация производила потрясающее впечатление, тем более удивительное, что у Достоевского был тихий, надтреснутый голос и слабая грудь. Но, читая «Пророка», писатель преображался; откуда только силы брались? По-видимому, он черпал их в самом произведении – в значительности его содержания, смелой образности, сдержанной и высокой патетике.
Классическая русская литература, которую Томас Манн назвал «святой» и которая покорила сначала цивилизованный Запад, а затем Восток, никогда не отказывалась от своего языкового наследства. Язык славянской Библии, Отцов Церкви, церковной поэзии и прозы всегда оставался для нее родным, и без него многое в ней просто непонятно – например, «Соборяне» (1872) и «Запечатленный ангел» (1873) Николая Лескова или, с другой стороны, «История одного города» (1869-1870) Михаила Салтыкова-Щедрина.
В глазах Николая Васильевича Гоголя именно церковнославянская (а не русская!) книжность ближе всего знакомит с Россией, с русским национальным характером: ведь она косвенно или прямо воспитывала этот характер век за веком и изо дня в день. В письме А. М. Вьельгорской от 30 марта 1849 года Гоголь писал: «Всё, что больше всего может вас познакомить с Россией, остается на древнем языке … вам нужно непременно выучиться по-славянски. Легчайший путь к этому следующий: читайте Евангелие не на французском и не на русском, но на славянском. Слова, которые позагадочнее, выпишите на особую бумажку и покажите священнику. Он вам их объяснит. Если прочтете Евангелие, Послание и прибавите к этому пять книг Моисеевых, вы будете знать по-славянски, при этом деле и душа выиграет немало. Когда же увидимся, тогда я вам объясню в двух-трех лекциях все отмены, какие есть в нашем древнем языке от славянского. Вы его полюбите. Этот язык прост, выразителен и прекрасен <…> Итак, Бог в помощь!
Будьте русской!..»
Уж если светские писатели XVIII, XIX и даже XX веков сознавали важнейшее значение церковнославянского языка, то о писателях и деятелях церковных (по крайней мере, наиболее авторитетных из них) вряд ли следует распространяться. Ограничусь немногим.
Разъясняя своей пастве утренние молитвы, св. Иоанн Кронштадтский предлагает их в собственном переводе и тут же добавляет: «Надо заметить, что молитвы передаются русским языком не для того, чтобы по-русски читать их, а чтоб ясно понимать их на славянском языке. Читать надо непременно по-славянски» (Святой праведный Иоанн Кронштадтский. Творения. Дневник. 1863-1864. М., 2009. Т. 5. С. 39). Образованнейший из монахов, оптинский старец Варсонофий (+ 1913) писал: «Незаменимое чтение представляют собой Жития святых, особенно на славянском языке. В настоящее время славянский язык не всегда понимают, а между тем он несравненно красивее и богаче русского. Представьте себе великолепный Миланский собор или собор Святого Петра в Риме, а рядом с ними – простую деревенскую церковь, и это будет подобием славянского и русского языков» (Преподобный Варсонофий Оптинский. Духовное наследие. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1999. С. 158).
В логике происходящих с русским языком процессов не исключено, что в недалеком будущем и язык классической русской литературы в значительной мере станет непонятным. В самом деле: уроки языка и литературы сокращаются, уходят из школьных программ, несмотря ни на какие протесты; старые книги почти не читают, новые сочиняются на жаргоне, в избытке сдобренном нецензурной лексикой и варваризмами. Речь, которую можно слышать по радио и на телевидении, сплошь и рядом неряшлива, убога и просто безграмотна.
В этой ситуации никак нельзя идти на поводу современных вкусов и понятий. Ведь как знать: если кого-то церковнославянский язык и отпугивает, то других (по контрасту с тем, что они обычно читают и слышат) как раз и привлекает. Сила тяготения к родным корням и сила веры совершают остальное: то, что представляется неясным вначале, позднее доходит до разумения. В конце концов, нынешний прихожанин больше припоминает в храме древний язык, чем учит его заново, поскольку генетическая память, связывающая нас с предками, здесь тоже играет свою роль. Переводы на русский язык оборвали бы эту связь, так же как они оборвали бы связь с братьями славянами и в нашем общем прошлом, и в достаточно безрадостном настоящем. Ведь при теперешней раздробленности, когда оказались обособленными друг от друга уже и восточные славяне (русские, белорусы, украинцы), до недавних пор жившие одной семьей, только церковное единство и единство древнего языка нас всех и роднит помимо кровной близости родством по духу. И сейчас мы обращаем к Богу те же молитвы и выражаем их в тех же, что и раньше, словах.
Немаловажно и то, что русский язык, употребленный вместо церковнославянского, отнюдь не поднял бы нас, грешных, от земли, нет, он небеса опустил бы на землю. Об этом свидетельствует опыт западных стран, где широкое распространение Библии на современных языках если и сделало ее более понятной, то не сделало ее более почитаемой. Неслучайно западные богословы (например, в Англии), еще недавно тоже ратовавшие за новейшие переводы, с тревогой заговорили о десакрализации священных текстов в глазах тех, кто знакомится с ними на языке газет и популярных детективов.
Церковнославянский перевод – один из лучших. По мнению знатоков, он не уступает никакому старому, а тем более нынешнему, европейскому переводу Священного Писания. Иначе и не могло быть. Ведь рукою наших первых переводчиков, трудившихся с величайшей ответственностью, любовью и вдумчивым проникновением в предмет, водила святость.
Святые Кирилле и Мефодие, молите Бога о нас!
